Борис Вишневский в «Новой газете»: Полицейский донос для российского правосудия — новая «царица доказательств»

Это началось не вчера и даже не позавчера — первые ласточки прилетели лет десять—двенадцать назад, когда начались митинги против «монетизации льгот», а затем «марши несогласных». И задержанных граждан начали судить, опираясь исключительно на полицейские протоколы и рапорты и «критически относясь» к аргументам защиты.

Тогда, впрочем, в судах порой еще можно было оправдаться — поставить под сомнение «обвиняющие» протоколы, найти в них очевидные проколы, привести свидетелей, доказывающих, что никаких нарушений закона задержанные не совершали.

Так, в январе 2008 года суд в Петербурге оправдал Наталию Евдокимову — многолетнего депутата Законодательного собрания, задержанную (вместе со многими другими) в ноябре у офиса Петербургского «Яблока».

В протоколе об административном задержании было указано, что Евдокимова якобы «участвовала в шествии и митинге», «неоднократно предупреждалась сотрудниками милиции о незаконности ее действий», но их «не прекратила». Что было полным враньем — никто к Евдокимовой не обращался и ни о чем не предупреждал, ее задержали в тот момент, когда она спокойно стояла у стены.

Столь же фальшивые протоколы (как под копирку) были составлены и на других задержанных — писали с одного образца. Но потом был суд — и на основании просмотра видеозаписи и показаний свидетелей (в том числе автора статьи) было принято решение об отсутствии в действиях Евдокимовой каких-либо нарушений. Оправданы были и многие другие из задержанных.

В 2017 году подобное в том же Петербурге повториться уже бы не могло.

После публичных акций 26 марта, 29 апреля и 12 июня, когда задержаны были сотни людей, судебная машина превратилась в конвейер, работавший исключительно на основании протоколов, составленных полицейскими.

Решения районных судов об арестах и штрафах принимались с демонстративным игнорированием любых аргументов защиты задержанных, без каких-либо доказательств их вины, с предоставлением часа (!) на поиски защитника для тех, кто требовал отложить заседание суда, чтобы можно было найти грамотного юриста для своей защиты.

Все, что было написано в протоколах о задержании, заведомо рассматривалось как доказательства, «не доверять которым у суда нет оснований» (даже если это полностью опровергалось видеозаписями или показаниями свидетелей) и «достаточными для установления вины».

В протоколе написано, что кричал «Путин — вор!» и «Надоел»? Значит, так и было, и не важно, что нет ни одного доказательства, это подтверждающего, — ни видео, ни показаний свидетелей, не служащих в полиции.

В протоколе написано, что не подчинился предложению покинуть место митинга? Значит, так и было, и не важно, что задержанный не слышал этого любезного предложения или в принципе не мог его принять, поскольку попал в кольцо оцепления.

В протоколе написано, что «напал на полицейского», за что-нибудь его «схватил» или «ударил»? Значит, это чистая правда: полицейскому ведь (по мнению суда) незачем говорить неправду. Хочется спросить: а если, например, я заявлю, что полицейский на меня напал и ударил, и подам в суд, не предъявляя никаких тому доказательств, — кто-то верит, что этого будет достаточно для ареста полицейского? И что в решении суда будет написано, что нет оснований сомневаться в моих словах?

Что же касается доводов защиты, суды неизменно относились к ним «критически», объявляли их «надуманными», а объяснения задержанных оценивали как «несостоятельные» и «высказанные с целью избежать установленной законом ответственности» (!).

Эти цитаты взяты из решения суда по делу Ивана Кравчука — практиканта в фонде Александра Сокурова, случайно оказавшегося 29 апреля среди участников акции «Открытой России» у станции метро «Горьковская» в Санкт-Петербурге. Рядом с метро находится студия «Ленфильм», где размещается фонд Сокурова и куда шел Кравчук — и, едва выйдя из метро, он попал в полицейское окружение и был задержан.

Точно по такой же логике оштрафовали или арестовали тех, кто участвовал в антикоррупционных акциях 26 марта и 12 июня — в том числе тех, кто или случайно там оказался (вышел из кафе на Невском проспекте, увидел «движуху», прошел 100 метров — и попал в автозак), или пришел на Марсово поле, но не выкрикивал никаких лозунгов и не держал плакатов. Оправдаться было невозможно — просто потому, что оправдания рассматривались как заведомо ложные показания, продиктованные стремлением уйти от заслуженного наказания…

Конституция и закон устанавливают, что никто не обязан доказывать свою невиновность, но российские суды требуют от критиков власти доказывать, что они не совершали противозаконных деяний.

Стоит заметить, что практически по такой же схеме в последнее десятилетие суды рассматривают и дела, связанные с выборами.

Так, при решении вопросов о регистрации оппозиционных партий на выборах (путем сбора подписей) вводится презумпция виновности этих партий: нанятые избиркомами эксперты без всякого суда объявляют собранные подписи «недостоверными», заставляя оппозиционеров обращаться в суд, чтобы подтвердить достоверность подписей. Когда же те приходят в суд — выясняется, что он не принимает никаких доказательств достоверности, полагая, что эксперты не могут ошибаться. И даже личные свидетельства тех, кто ставил подписи, не принимаются в качестве доказательства — мол, «у нас есть справка, что подпись не ваша».

Ну а то, что происходит при рассмотрении в судах дел о фальсификациях на выборах в пользу партии власти и против оппозиции, — просто театр абсурда.

Раз за разом показания членов избиркомов (об отсутствии нарушений) рассматриваются как объективные, беспристрастные и заслуживающие доверия, а аргументы оппозиционных кандидатов и наблюдателей оцениваются критически, считаются необъективными и ставятся под сомнение. И уверенно выносится решение об отсутствии нарушений — какие бы доказательства фальсификаций не были представлены.

Собственно, все это — хорошо забытое старое: недоброй памяти принцип сталинских времен «органы не ошибаются». Принцип деятельности полицейского государства, принципиально отличающегося от правового.

Где полиция, прокуратура, суд — не более чем разные отделы одного и того же «департамента репрессий», действующие согласованно во имя решения общей задачи: покарать тех, кто посмел выступить против власти. И превращенные из правоохранительных органов в охранку, ибо охраняют не право, а режим.